Читать интересную книгу Бессмертники — цветы вечности - Роберт Паль

— Давай рассчитаем все варианты. Поменьше — для наступления, побольше — для обороны. Идет?

— А вы, товарищ Петро, действительно военный человек. Давно отслужили?

— Давно… Месяца четыре назад… Ну и что у тебя, выходит?

— Вышло уже. Посмотрите!

В город возвращались уже вечером. Из железнодорожных мастерских как раз выходила первая смена. Не долго думая, они влились в черную людскую массу и тут же словно растворились в ней.

Боевой организации стало известно об активном сотрудничестве с жандармами начальника уголовного сыска пристава Ошурко и его помощника Разжигаева. Из уст в уста передавались рассказы о тайной картотеке, якобы составленной ими на уфимских политиков. Обыски и аресты в последнее время все чаще проходили при их непосредственном участии, что также подтверждало ходившие среди боевиков слухи.

В конце концов сомнений на этот счет не осталось совсем. Нужно было действовать. Но прежде чем принять окончательное решение, требовалось согласовать его с руководством совета или комитетом партии.

Отыскав «железную Лидию» и заручившись ее поддержкой, он вышел на членов комитета братьев Черепановых. С Сергеем Александровичем Черепановым Петр уже однажды встречался: тогда решался вопрос об организации охраны подпольной типографии. Сейчас тетка работала бесперебойно. И в том, что она работала, немалой была заслуга опекавших ее боевиков.

Выслушав сообщение о «политической деятельности» уфимского уголовного розыска, Черепанов встревожился.

— Ваши подозрения вполне походят на правду, Литвинцев.

— Это уже не подозрения, а точно установленный факт, Сергей Александрович.

— Что предлагает совет дружины?

— Взорвать это паучье гнездо вместе со всей их тайной картотекой! — не задумываясь, ответил Петр.

— Взорвать? А безопасность людей гарантируете?

— Какая гарантия может быть в боевом деле? Как всегда, примем все меры предосторожности, это наш закон.

Предупредите и вы своих товарищей: могут последовать обыски.

— Разумеется, разумеется… Действуйте, Литвинцев. Успеха вам.

В тот же день Густомесов получил заказ на изготовление снаряда повышенной мощности. Когда он был готов и доставлен в дом Александра Калинина, Петр собрал группу боевиков и от имени совета дружины отдал приказ о ликвидации уголовного розыска.

— Наконец-то, — переглянулись довольные подпольщики. Все они давно ждали этого момента.

Как всегда перед выходом на дело, подробно обсудили обязанности каждого. Александр с одним из боевиков, Андреем Кочетковым, бросает бомбу в окно. Двое дежурят на ближайших перекрестках. Чтобы отвлечь внимание полицейских и дворников, один из них поджигает подступающий к самому забору сарай…

Литвинцев проводил товарищей до Фроловской, пожелал успеха и вместе с Давлетом вернулся в дом Калининых. Неутомимая Александра Егоровна, несмотря на позднее время, не спала. Он извинился перед ней за беспокойство и, не раздеваясь, присел на лавке в прихожей.

— Какое же это беспокойство, милок? — ласково улыбнулась хозяйка. — Плохо вы еще знаете свою старуху Егоровну, если можете так думать. А для меня каждое ваше собрание — настоящий праздник. Вот как придут к Шурику его друзья, так весь дом будто молодеет. Люблю молодежь!

Петр подумал о ее Шурике, о том, на какое дело его послал, и почувствовал себя перед ней виноватым.

— Люблю молодежь, — продолжала между тем Егоровна, хлопоча возле печи. — Своих детей бог мне не дал, а без детей что за жизнь, особенно для женщины? Много лет дом наш не знал детских голосов. Тяжко мне было тут, будто в склепе на погосте жила. А потом взяла из приюта Шурика, и все разом переменилось. Шурик-то у меня веселый, общительный, пока рос — друзьями оброс, а мне-то от того и хорошо. Вожусь с ними и всех люблю. Будто и они мои. Будто сама их на свет родила.

Заметив в его руках незажженную папиросу, укоризненно покачала головой.

— А вот волноваться понапрасну не надо. Все сделают, как велел, и в целости вернутся домой. Так всегда было: и когда городовых разоружать ходили, и когда почтовые останавливали, да и в другие разы тоже. Обойдется и на сей раз, уж моему-то сердцу можешь поверить…

Много, эх как много знает эта Егоровна! Разумно ли было с самого начала посвящать ее во все дела боевиков? Ведь все-таки женщина, почти старуха… Однако боевики ее любят. Любят и ни в чем не таятся перед ней.

Ему вспомнилось, как однажды холодной осенней ночью его, голодного, изможденного, загнанного полицией, привели в этот дом, где он сразу стал своим. Здесь его не просто приютили до лучших времен, — здесь ему открыли душу, доверили все сокровенное, а такое не забывается.

— И все-таки, Александра Егоровна, выйду-ка я, покурю, — поднялся Петр. — Заодно и ночь послушаю. У вас тут такое тихое место…

— Тихое, тихое, — понимающе улыбнулась Егоровна. — Выдь, послушай, так и быть. Утомила я тебя своими бабьими разговорами.

Во дворе его встретил Давлет.

— Ну как, ничего пока не слышно?

— Тихо, товарищ Петро.

— Ну, покурим тогда, подождем. Глядишь, чего и услышим.

— Пора б уж… Чего они там?..

— Подождем, подождем, Давлетка. До утра еще далеко, не торопи.

— Подождем… Разве ж я против?

Они закурили, молча вышли за ворота. Постояли.

— Тихо?

— Тихо, товарищ Петро.

— Ну-ну… Время еще есть… Погуляем?

— Погуляем, товарищ Петро. Зачем нам в такую ночь в душной избе сидеть, верно?

Блескучие башкирские глаза Давлета плутовато сузились.

— Ты чему-то улыбаешься? Чему?

— Над собой смеюсь, товарищ Петро. Сам себя обмануть хочу, а не выходит.

— Как так?

— Хочу спокойным быть, как ты, а сам от тревоги на месте устоять не могу. Так бы и побежал туда, к ним, к нашим.

— Кто же тебе сказал, что я спокоен? Я сам?

— Конечно, товарищ Петро! Вон как спокойно стоишь, смотришь, спичку зажигаешь… Сильный ты человек, командир.

— В наше время нужно быть сильным, друг.

Со Средне-Волновой они поднялись на Фроловскую. Дошли до Ушаковского парка. Опять встали.

Ночной зимний парк смутно просматривался сквозь заиндевевшую прекрасного чугунного литья решетку. Слева над ним поднимались такие же смутные в ночи купола Воскресенского кафедрального собора. Сейчас собор был тих и каменно пуст, будто кто-то огромный и сильный вынул из него его холодную, притворно-лживую душу.

Таким же мрачным, каменно-бездушным казался и дом уфимского архиерея. Ни одного огонька в окнах, ни малейшего признака жизни. Не дом — призрак.

Зато в доме губернатора, напротив, еще вовсю светились окна первого этажа. У ярко освещенного подъезда в длинных овчинных тулупах неспешно прохаживались караульные. На их закинутых за спину винтовках сурово поблескивали примкнутые штыки.

От одного вида этих сытых, одетых в тулупы служак Петру сделалось зябко. Но главное — там все тихо, спокойно. Если бы в городе взорвали полицейскую часть, у губернатора, пожалуй, не было бы такой тишины.

— Морозно, однако, Давлетка. Не пора ли в тепло?

— Постоим еще, командир.

— Курить что осталось?

— Табак один.

— На таком холоду не завернешь!

И все-таки они опять спустились на Средне-Волновую, — чтобы ненароком не привлечь к себе внимания охранявших губернаторский дом полицейских. Свои после взрыва должны были рассыпаться в темных улицах района речки Сутолоки, а потом собраться на берегу Белой, под откосом. Оттуда — по откосу, через темную, спящую Архиерейку, через заднюю калитку — домой. Может, они уже и дома? Пьют горячий сладкий чай, угощаются ароматными шанежками Егоровны, а они тут мерзни, жди…

Спешно вернулись во двор, заглянули в дом — никого. Одна Егоровна стоит перед образами, земные поклоны бьет…

Тут же, не дав себе согреться, снова вышли в ночь.

— Вспомни, никакого огня в стороне первой полицейской части не видел, Давлет?

— Нет, никакого пожара там нет.

— Вот и я думаю… Если б взрыв был, мы бы его услышали. Да и сарай, как договорились, подожгли бы.

— Ни взрыва, ни огня…

— Что будем делать?

— Пошли меня, товарищ Петро!

— Не могу, Давлет, не проси.

— Разреши, а? Не гляди, что я такой малый, я тоже много чего в жизни повидал. И револьвер у меня совсем как у тебя. И голова не худая. Отпусти, командир.

— Где у тебя табак?

— Здесь табак, здесь!

— Давай сюда, попробуем завернуть.

— Ты заворачивай, а я не могу. Пока первую искуришь, я уже там буду. Кончишь вторую — вернусь. Ну, командир!

Литвинцев сворачивал самокрутку и с трудом сдерживал себя, чтобы не отправиться на разведку самому. Но он командир. Ему не положено подменять своих боевиков и влезать в каждую мелочь. Для этого есть другие: пусть учатся самостоятельности.